Художника знали в родном городе все. Его уважали, любили, но... недооценивали. Многие относились к нему снисходительно, как к талантливому чудаку, вносящему разнообразие в вялую провинциальную жизнь. Мало кто понимал, что его планка уже давно поднялась за пределы не только скучающего города. Время зорко охраняло этот самородок от растления столичного бомонда.
Его картины поражали, его картины заряжали, его картины вдохновляли. Поэзия в цвете, фантастика и реальность, бездны и поднебесье,- все это не могло не оставить след. Старые темы — вечные темы, новое звучание — необычный ракурс... Официальная художественная тусовка старалась обойти молчанием того, кто явно талантливее, но не признан. Художник давно оставил попытки пробиться и творил «вне», для себя, не нуждаясь в чьей-то оценке. Картины выставлялись на высший суд, арбитрами в котором были — Душа, Любовь, Красота.
Талантливый во всем, он рисовал, писал, сочинял, рассуждал, любил! С каждым годом он поднимался все выше над собой, постепенно теряя случайное окружение (чем выше в горы — тем пустыннее). Его глубины понимали единицы, до дна не добирался никто — даже он сам.
Он спешил. Спешил добраться до Целого, до Себя! Он сжигал свою жизнь, как шагреневую кожу, и ткал из этого огня мир, Свой Мир.
Ему недосуг было оглядываться на восторженные лица и прислушиваться к аплодисментам — с годами такие мелочи его просто перестали интересовать.
Он не был затворником, город знал о его Музе: «Дульсинея» была вполне заурядной приземленной особой, но наш мечтатель превратил ее силой своего воображения в принцессу. Роман длился давно и даже уже перестал интересовать жадную до эмоций провинциальную общественностью. Последнее время о нем не было слышно и вовсе.
Дремлющий город пронзило известие о смерти Художника. Ему едва исполнилось сорок пять, он только-только добрался до вершины. Смерть отменила спуск.
Он умер за рабочим столом — безжизненная рука сжимала ручку, на исписанной тетради слезами блестели капли воска с оплавленной, но еще горящей свечи. Он часто работал при старомодном освещении, пренебрегая благами цивилизации. Огонь и воск вдохновляли его. Смерть была внезапной, по-видимому даже для самого Художника: судя по всему, он умер мгновенно от неожиданного разрыва сердца.
В мастерской Мастера нашли много неизвестных никому произведений, примчавшиеся столичные эксперты сначала вполголоса, а затем все громче произносили заветное «талант» и даже «гений». Смерть не только отменила спуск, но и вознесла к звездам...
Многочисленные внезапно объявившиеся родственники, почувствовав большое будущее творческого наследия, яростно делили его по справедливости. Их примирило государство, объявив лучшие полотна народным достоянием.
В суматохе нотариальных хлопот объемная, исписанная мелким почерком тетрадь со следами воска (та самая! - впопыхах о незаметной реликвии просто забыли) невероятным образом оказалась у девочки-подростка, нескладной худышки, одной из его немногих учеников, той, которой Маэстро уделял больше всех внимания, предчувствуя в ней будущую Личность.
Пройдет немало лет, прежде чем прошедшая не через один терновник женщина, поймет написанное. Эта тетрадь станет ее путеводителем, ее талисманом, но пока непохожая на других, мечтательная девчушка с трудом различает взрослый почерк дневника Художника, его Исповеди самому себе.

«Последнее время меня все больше гнетет невероятная усталость: я ощущаю ее не только физически (если бы только!), но и всем моим существом — мыслями, чувствами. Наверное,это состояние путника, который уже практически дошел до цели — осталось сделать всего несколько шагов, но эти шаги равноценны всему пути, они — его осознание».
«Такие периоды бывали и раньше, в конце каждого этапа дороги, перед новой страницей, но тогда достаточно было небольшого отдыха, чтобы почувствовать перемены и радость жизни. Сейчас возникло ощущение исчерпанности, нет, не способности, а именно исчерпанности».

«Я прожил интересную, насыщенную жизнь, иной мне не хотелось бы. Я строил свой Дом, мне нравилось открывать (созидать?) все новые и новые комнаты в своем маленьком дворце, но сейчас, похоже, запас неоткрытых дверей исчерпан».

«Было время (как я тогда был молод!), когда мне хотелось, чтобы мои идеи завоевали мир, мне хотелось, чтобы по моему типовому проекту был построен целый город. Наверное, это были самые счастливые дни моей жизни — ученики, друзья, красота, успех, любовь. Но в типовых городах, даже если они построены по собственному проекту, жить скучно — общение с самим собой быстро надоедает».

«Я не хотел бы, чтобы кто-нибудь из последующих художников подражал мне. Нужно остаться уникальным, хотя бы для того, чтобы мои ученики отыскали такую же уникальность в себе. Но уникальность оплачивается одиночеством. Даже Та, которую я любил — все дальше от меня, я не чувствую ее понимания. Быть может, в этом все дело?»

В дневнике, полном воспоминаний и рассуждений, нашлось место и для нечаянной наследницы записей Мастера. Как бы в продолжение мысли об одиночестве, на полях была пометка:
«Единственные глаза, в которые мне хочется смотреть, это глаза моих учеников. Мне кажется, что эти дети знают больше и улавливают смысл легче, чем все мое окружение, особенно эта смешная рыжая девочка. Мне кажется, будь она постарше, она смогла бы меня понять!»

Девушка интуитивно тянулась к отрывочным завораживающим строкам, но многие откровения Учителя были неясны ей.
«Я чувствую, что почти все успел, мне отрадно, что почти все удалось, осталось... Что же еще осталось сделать? Наверное, подумать о Душе? Где-то она окажется после смерти? Раньше все мысли были о жизни, о том, что будет после, как-то не думалось...
Что там, за заветной чертой — Рай? Покой? А главное, надолго ли? Каждый получает после смерти то, во что верит, но во что же верю я? Вернее, в чем я еще не разуверился? Что бы хотел взять с собой? Кем населить мир, который строил всю жизнь? Боже, на ум не приходит Никто и Ничто! Даже Она. Неужели за чертой — Пустота?»

Рассуждения о жизни после смерти занимали большую часть его дневника — автор мучился, метался, искал. Но чем дальше, тем больше желал отдыха — усталость нарастала.
В дневнике часто упоминалась «Дульсинея». Художник вначале видел свой последний приют вместе с этой женщиной, но чем глубже он заглядывал в себя, тем больше осознавал, что она никогда и не старалась понять его мятежный дух — в глубинах и на вершинах Души они — чужие.
На полях несколько раз было упомянуто есенинское «Ждать всю жизнь и не дождаться встречи...», - это о ней.
Чем дальше, тем больше в его записях чувствовалось отчаяние, желание найти причину своей Усталости, он не находил и того, что будет потом, какой он, Другой Берег?
«А может быть, его и нет вовсе, этого другого берега? Может быть, все — здесь? И жизнь, и смерть, и рай, и ад? Но тогда почему же так мучительно манит «не быть»? Как сбросить смертельную истому?»

Но вот тон дневника изменился. Последние страницы резко отличались от всей остальной тетради, чувствовалось, что Художник нашел выход из тупика.
«Эврика! - писал он, - наконец-то я понял причину своей депрессии, она была на поверхности — я так и не нашел главного, зачем пришел в этот мир, мне не хватает любви! Я разочаровался в женщине, той, для которой творил, той, которую считал единственной. Ноя я ошибся, это была не моя женщина!
У меня еще есть силы, есть время, я обязательно найду ту, которая поймет меня, я снова буду любим!
Боже, как хочется жить!»

Видимо, именно за этими строками его настигла Смерть, обернувшаяся Бессмертием...
Он остался в своих картинах, в своих идеях, в своей Любви... Сам того не ведая, Художник еще при жизни познал Два Берега — ему не грозило тление.
Девочка, которой достались откровения Мастера, с каждым годом все больше тянулась к его мудрости, к его картинам, к нему самому.
Может быть, она, отдаленная от него десятилетиями, разлученная с ним смертью, и была той, которую Мастер искал всю жизнь, но которую можно было найти только перешагнув горизонт лет.
Художник определил свое время, и не мудрено, что его идеал был спрятан в недосягаемом будущем.
Женщина его грядущего прожила непростую, полную поисков, удач и разочарований жизнь и только со временем поняла, что всегда любила только его, того, кто пришел к ней из детства, из дневника, из картин, из прошлого. Она интуитивно искала его дух в своих избранниках, разочаровывалась и не находила. Там, в снах мечтательницы, был их приют, там ей было хорошо, туда ей хотелось укрыться в тяжелые минуты.
Этот странный роман на мосту через Время, это нереальное единение Душ стало для женщины вдохновением в ее тернистом творческом пути.
Однажды ей приснился яркий сон: влюбленный Мастер рисовал ее портрет, она с удовольствием позировала ему, но когда работа была готова, вместо своего лица женщина увидела совсем иную картину.
Поутру художница (к тому времени уже довольно известная) взяла мольберт и под впечатлением ночного видения попыталась воспроизвести то, что для нее рисовал Мастер. Картина смутно напоминала увиденное в детстве.
Вечер, старинный стол, мерцающая свеча, ветхая рукопись, только что отложенное перо, невысохшие чернила и последние строки, которые только теперь проявились:
«ДАЛЬШЕ ПИСАТЬ ТЕБЕ...УХОДЯ, ОСТАВЛЯЙТЕ ПОСЛЕ СЕБЯ СВЕТ!»

Чернышова Е. Ю., врач, философ, член Национального союза писателей Украины и России.